Наталия & Александр – Мариуполь

Мы должны были знать, что начнётся война. С 2014 года обстреливали близлежащие сёла в 10 км от нас, один раз даже район на окраине города. Жертвы были, но не в таких масштабах. Но мы просто верить в это не хотели, просто не могли себе представить, что может начаться настоящая война. Это был просто шок.

24 февраля в четыре утра началось. И даже тогда мы думали, что всё продлится пару дней, а потом снова, как уже несколько лет назад, конфликт заморозят. Ну, будут время от времени бои идти, артиллерия стрелять, но не так массивно. Но когда Путин сказал, что Украина, мол, подарок Ленина, и что у нашей страны вообще нет права на существование и самоутверждение, было ясно, что это серьёзно. При этом мы жили в процветающем городе, который развивался семимильными шагами, с европейским образом жизни, с такими же остановками и детскими площадками как здесь в Эрлангене.

Сначала обстреливали только окрестности Мариуполя. Ну почему наш мэр тогда не стал советовать выехать из города, не начал эвакуацию. Вместо этого мы видели из окна расстрелянные машины, кучи трупов. Это было страшно, невыносимо. Первый прилёт – мы услышали жуткий шум, это было в полпятого утра. Мы аж подпрыгнули, побежали сразу в коридор, шум был таким ужасным, что нам казалось, что сейчас всё рухнет. В этот момент смерть стала для нас чем-то реальным. Этот страх умереть отступал очень медленно. Мы жили на четвёртом этаже, спали в коридоре и видели из окна раскаты, зарево сумасшедшее ракет. Это непередаваемо. Уже скоро мы могли высчитать, куда летят ракеты. Но самым страшным были самолёты и вертолёты. Мы до сих пор замираем, когда они летят над нами, даже здесь в Эрлангене. Когда слышишь гул, который усиливается с каждой секундой, ты прижимаешься, чтобы в тебя не попало, и остаётся десять секунд до того, как начнут падать бомбы. Чем ближе звук, тем опаснее.

Первые десять дней обстрелы были в первую очередь артиллерией, потом россияне изменили тактику и стали сбрасывать бомбы, потому что наши войска атаковали их наземные колонны. В подвале было невозможно: мебели нет, только трубы, окон нет. Со 2 марта не было света, а с 5 марта газа. В квартире у нас температура опускалась до минус одного градуса. Мы ходили, закутанные в одеяла. Готовили, естественно, на улице. В конечном счёте, нам не оставалось ничего другого как «переехать» в подвал. По утрам мы снова поднимались в квартиру. В квартире над нами было двое лежачих, мы ещё и за ними ухаживали.

В магазинах в это время была полная пустота. А если что и было, то нужно было часами в очереди стоять, под обстрелами. У нас был торговый центр, в котором я работала, так мы только через несколько дней туда попали: это был просто ужас, шок. Жалюзи были автоматически опущены вниз, метал был весь взломан, покурочен, внутри народ стоял, который я вообще не знала, каждый набирал, что мог взять и унести, даже дети расхватывали всё подряд, они грабили всё. У меня прямо истерика началась. Магазин рядом был «Натали», типа как ваш dm, его просто разгромили в пух и прах. Сыну удалось, к счастью, в последний момент мои личные вещи вынести, какая-то женщина их уже схватила. Люди просто потеряли человеческий облик, они одичали, стали зверями. Почему они просто хватают всё подряд?

Мы хотели до конца оставаться людьми. Когда запасы стали подходить к концу, мы ели только раз в день. Но как долго мы сможем продержаться? Мы всё ждали, что война закончится. А войне конца и края не было видно… При этом мы надеялись на переговоры – напрасно. Мы в самом центре Мариуполя были, как в кольце. На улицах лежало всё больше трупов. Ужасные сцены. Нам понадобилось время, чтобы понять, что война продлится ещё долго. Нас обещали вывезти, мы всё ждали конвоя. А потом отключили воду. Мы стояли часами, чтобы получить питьевую воду, ребята привозили её бесплатно, пока и её уже просто не стало, пока мы уже просто не могли выходить из подвала, если, конечно, жизнь была дорога. Обстрелы были постоянно, может, полчаса перерыв в день. Мы даже готовить на улице уже больше не могли. Моя мама живёт всего в двух остановках от нас, но мы больше не могли к ней пробраться. 8 марта нам удалось в последний раз прорваться к ней.

Люди сидели на улице и готовили на костре. Когда уже больше не было дров, то рубили деревья, распиливали и раскалывали доски и матрасы. А что нам оставалось делать? До чего можно довести людей! Я как-то за девочкой наблюдала, как она пластиковые бутылки снегом наполняла, чтобы воды набрать. Это страшно, такое не забыть. В подвале у нас ещё была хотя бы техническая вода руки помыть. Муж с соседом открыли батареи, и это была сливная вода. У многих даже этого не было. Однажды солдат один подарил нам свой паёк, чтобы у нас хоть что-то было поесть… Муж в этой ситуации проявил невероятное мужество. Он единственный выходил и готовил на костре, когда все уже оставались в подвале. Когда поблизости уже не оставалось дров, то он решил воспользоваться передышкой между обстрелами и нарубить дров в посадке, но в этот момент снова начался обстрел миномётами. Я с ужасом наблюдала, как муж с сыном бежали, чтобы спастись, я уже думала, что они не вернутся больше из этого ада, но они даже «добычу» с собой принесли. Муж из остатков муки испёк что-то типа лепёшек, под пулями, под минами, под обстрелами. Жить надо, надо было что-то есть.

У нас была одна цель – взять машину и вырваться из этого ада. Но за день до войны у нас у машины аккумулятор сел. Она стояла в 20 минутах ходьбы в гараже. А дорога туда слишком опасна. В первую очередь из-за городских боёв, которые начались и у нас. Автоматы стреляли повсюду. На четырнадцатый день войны мы поняли, что она ещё долго продлится. Аккумулятор уже, конечно, негде было купить. И вот муж с сыном пошли по улицам и стали искать в пробитых машинах работающий аккумулятор. Муж с собой измерительный прибор для этого взял. Когда оба, наконец-то, нашли рабочий аккумулятор, они хотели сразу же к моей маме, чтобы забрать её. Оба уже почти добежали до её дома, а тут солдаты стали предупредительные выстрелы делать, дальше пути нет. Муж с сыном попали с этим тяжёлым аккумулятором под перекрёстный обстрел. Они просто чудом добрались до дома, где мы раньше жили. У сына там истерика началась. А мама как? Она вообще жива ещё? В доме остались только старики. Мужчина один вышел на улицу, чтобы еду приготовить. Он не реагировал на предупреждения, ему уже было всё равно. Полная безысходность. Муж с сыном так и не смогли попасть к маме, оставили аккумулятор у этого мужчины, надеялись, что потом его заберут. А я всё время понятия не имела, что вообще происходит. Я до смерти испугалась за них, думала, что они уже никогда больше не вернутся. Наши войска предупредили нас, что нам нужно уходить, так как скоро здесь «будет горячо». Мы побежали собирать какие-то вещи, знали, что раз уж солдаты занимают позиции, то наш дом завтра–послезавтра будут обстреливать. У нас очень много греческого населения было в Мариуполе, и они их почти всех повывозили, молодцы просто. Уж не знаю, все ли живыми доехали, расстреливали очень много машин по дороге. Из 80 квартир в доме у нас осталось в подвале где-то 20 человек.

Мы решили, что нам нужно уходить. 25 марта в 4 утра мы побежали к дому мамы. Во двор как раз заехал российский БТР. Наших уже нигде не было, они сдавали позиции. Мы оставили все вещи, которые смогли перенести из квартиры в подвал, я взяла только свою сумку. Дом мамы, в котором я выросла, был в ужасном состоянии, везде дырки от снарядов, окон вообще уже не было. Но мама с сестрой и племянницей были живы. Такие картины были, но мы ничего не могли сфотографировать, так как россияне проверяли все телефоны, людей разворачивали обратно или они вообще пропадали. Только потом журналисты и те, кто остался, фотографировали остатки домов. Мы спрятались все в подвале, там уже был даже туалет, раньше это школа компьютерная была. Первую неделю из-за обстрелов мы даже не могли выходить на улицу. В этом доме наши военные сидели, так вот россияне по ним стреляли. Мы слышали, как наши миномёт над нами туда-сюда перемещали, и сами бежали сразу по подвалу в противоположную сторону. Я никогда этого не забуду.

А потом муж с сыном пошли за аккумулятором и пропали на сутки. Я думала, что они никогда уже больше не вернутся. Так вот, они смогли дойти до гаража, но когда возвращались обратно, на проспекте начались танковые бои, и они не могли перейти дорогу, чтобы добраться до дома. Весь дом был обстрелян, огромную тяжёлую дверь просто снесло взрывной волной. Машину спасло только то, что гараж был за зданием, но ворота выбило, и они «легли» на машину. Оба просто физически не могли их сдвинуть. Да и машина не прошла бы, это был апокалипсис. На дорогах воронки от снарядов, куски домов валялись, троллейбусные столбы повалены, это как сцены из фильма «Сталкер» Андрея Тарковского. Везде трупы, трупы, трупы. У моей двоюродной сестры родители лежачие, это мамина сестра с мужем. Он умер, заслуженный человек, так мы даже не знали, как его похоронить. Хоронили в основном во дворах. Мой сын очень домашний мальчик, но они с ребятами трупы из повалов вытаскивали и хоронили между обстрелами. Дядю отвезли на дачу, машину нашли, но машиной это даже и не назвать, вся пробитая.

Когда у нас поутихло и мы вышли, на улице лежали трупы, руины, неразорвавшиеся снаряды торчали в асфальте, ужас. Город превратился в руины, его было не узнать. Когда я думаю о театре, где погибла тысяча людей. Это была просто груда камней. Когда мы уже были в Крыму, моя свекровь говорит: «Не врите, не было там людей, там был командный пункт «Азова», на него сбросили бомбу». У сына друг там был, они просто чудом спаслись. Там почему людей так много было. Это был центр, откуда должен был эвакуационный конвой пойти, людям обещали. А кто там вылезал из-под руин, того обстреливали, не было никакого «зелёного корридора». Мы чувствовали себя брошенными, забытыми всеми. Никто не мог нам помочь, ни у кого не было больше сил на себя, не говоря уже о других. А больница, которую практически в клочья разнесло от бомбы. Самая жуткая картина, которую я увидела, было, когда вывезли мёртвого ребёнка из больницы на инвалидной коляске и оставили так… Сцены, которые просто не забудешь.

Даже животные жутко страдали. К нам однажды собака прибежала, полуживая от голода, с глазами, которые выразили всю боль и горе войны. Столько брошенных собак! Бездомных собак уже до войны было много, а сейчас они блуждали словно скелеты по руинам. В подвале у нас питбуль был, его и вторую собаку хозяин усыпить сначала хотел, с собой не мог взять. Но когда ему сказали, что они ему сниться будут, передумал. Вот он обеих и выпустил. Одна пришла обратно, искала его, а его больше не было. Вот мы её и взяли, решили, что она нас защитить немного сможет. Двери все были выбиты, ночью мог зайти кто угодно. А животное до такой степени перепуганное было, что оно даже в туалет отказывалось на улицу выходить. Однажды у него проснулся просто инстинкт. Он кошку увидел, словно проснулся и побежал за ней. Мы просто обалдели все. Недалеко был разбомбленный магазин с кормом для животных, вот мы его им и кормили. Собаке значительно полегчало, добровольцы её потом, как говорят, даже хозяину обратно вернули.

Когда мы вернулись в наш подвал, то наши вещи были украдены, все сумки, планшет. Два пальто и ботинки на каблуке остались. Соседей уже не было, в подвале были чужие… Квартира разрушена, просто жутко было смотреть. Ну как такое возможно? В нормальной стране! Надо остановить такое! Всё просто уничтожено. Город просто стёрли с лица земли. Наша квартира сгорела. Я уже не смогла больше подняться туда, муж с сыном пошли. Мы прожили там двадцать лет и вдруг всё потеряно. Мы долго искали эту квартиру, она была нашей родиной. Только дверь от холодильника осталась, не сгорела до конца. В подвале маминого дома у каждого из 22 выживших были свои задания, кто что делал: костёр, еда… Мы дружили, поддерживали друг друга, восьмимесячный ребёнок был, за которым нужно было присматривать. В других домах такой солидарности не было.

Так вот, наша машина. Мои мужчины решили снова попробовать и взяли с собой двух парней, чтобы ворота оттащить и забрать машину. Но её уже не было, гараж был на российской стороне, где в это время уже не стреляли. Оба пошли посмотреть, живы ли наши родственники. И просто случайно, когда во двор их заходили, выезжает наша машину, уже со знаками «Z», муж в шоке, он просто побежал за ней, кричал: «Это моя машина!»… Но родственники были живы и уже выехали.

Моя мама отметила свой юбилей в подвале. Как она всё это выдержала, я просто до сих пор не представляю. Она даже других поддерживала. И вот теперь у нас не было машины. Но мы были живы! У нас просто целая армия ангелов-хранителей была – здесь в эпицентре обстрела, где мы могли погибнуть. Наша улица: одна сторона была ВСУ, другая ДНР. У нас не было связи с внешним миром. Наш район уже был взят российскими войсками, мы уже могли выезжать. А потом мы нашли перевозчика. У нас во дворе стояли раскуроченные машины, ребята пришли запчасти забирать и подсказали, кто может нас вывезти. Конечно, мы заплатили хорошие деньги за это.

Мы выехали в 4 утра, пока не было постов. До проверки, так называемой фильтрации, которой люди по месяцу и дольше ждали, тебя проверяют по базе данных, телефоны, связи с военными и так далее. Много людей попали в плен, которые даже не были связаны с военными, волонтёры, например, они помогали другим выбираться. Девочку одну забрали, она парамедик, её обвинили, что она снайпер.

Мы сидели семь человек в машине, друг у друга на коленках, мы трое, мама, сестра, парень тоже из подвала, плюс весь багаж и водитель: главное – выехать. Нам сказали, что 17 апреля город закроют. Поэтому мы срочно должны были выехать. Уже появилась связь, и мы хоть могли сообщить своим, что живы, потому что два месяца никто не знал, что с нами.

Мы думали, что если проедем посты до 6 утра, то всё будет хорошо. Надо было пробраться до села Белосарайская коса, оттуда мы уже без фильтрации могли дальше, т.е. фильтрация была только в Мариуполе. Но посты занимают раньше, и мы попадаем на российский пост. У нас вывернули всё, просто всё, все карманы, всю машину. Нас не пропускают, у нас нет фильтрации. Мы выехали двумя машинами, во второй мужчина-инвалид был. Там девочка встала на колени, стала умолять, просить, ну, пожалуйста, пропустите нас, вы же видите, тут старик, инвалид. Но нет, молодой парнишка, такой жестокий. Мы потом попадали на ДНРовские посты, но они нормально относились, такие же люди как мы, заставили их, а этот, я его лицо никогда не забуду. Мы обратно, в фильтрационные лагеря, ближайший в Володарске был, но там такие очереди были, люди просто ночевали на матах в школе. Мама была никакая, старичок этот тоже. А водители наши, просто удивительные ребята, решили в обход, по полям, по болотам каким-то. Нас высадили, оставили только маму и того мужчину в машине, а мы все пешком, чтобы машины не просели. И вот так мы километров 15 шли и попали в Белосарайскую косу. Там мы тоже нашли людей, которые довезли нас потом до Бердянска. Нам главное было добраться до Запорожской области.

Сына мы, конечно, прятали, к нему цеплялись на каждом посту, он призывной. Один ДНРовец хороший попался, он ему сказал: «Парень сиди и не высовывайся!» Больше недели он сидел в подвале.

В Бердянске на каждом шагу стояли посты, но там электричество было, такие элементарные человеческие вещи мы уже просто забыли. Мы два месяца провели в подвалах. У нас практически уже не было денег, мы морально были на грани своих сил. Там мы разделились. Мой муж родом с Крыма, мы хотели туда. Сестра ни в какую не хотела в Российскую Федерацию. И они с мамой приняли решение поехать в Днепропетровск. Они две недели находились в Бердянске и не могли проехать в Днепропетровкс, так как по единственной дороге в этот город россияне не пропускали людей, и только когда в очереди из машин маме и ещё одной пожилой женщине стало плохо и вызвали скорую помощь, они сжалились и пропустили обеих.

Мы поехали через Мелитополь в Крым. Слава Богу, сестра мужа и её муж очень адекватные люди, они уже на тот момент насмотрелись на Россию и поняли, кто есть кто, и оказали нам нереальную поддержку. Друзья и одноклассники мужа собрали вещи, деньги, просто не высказать. Сын ни в какую не хотел там оставаться, он морально этого не выдерживал. Что шокировало, так это жестокость. Это была раньше украинская территория. Но на всех машинах был знак «Z», даже на скорой помощи. Я какое-то время работала. Все разговоры были о войне, и очень многие поддерживали войну. Я слышала все их речи, у меня мозги закипали. Я боялась, что не сдержусь и скажу им или… И скоро я просто этого не выдержала. Мы понимали, что и там оставаться не можем, и ехать было тяжело. Мы с мужем нашли потом сайт, как нам выбраться из России, установили контакт с волонтёрами, это были россияне, которые были против войны.

Сыну удалось добраться до Владикавказа. Он хотел на автобусе в Тбилиси, но из-за лавины его задержали на три дня. Ночевать ему было негде. Тут грузины ему сказали, мол, бери такси и там на границе будешь дальше договариваться, кто тебя через границу перевезёт. Поехал, и ему так повезло, водитель сам всё решил, нашёл парня с мамой, тоже из Мариуполя, и так они поехали к границе. Восемь часов пришлось ждать. Россияне допрашивали, как он относится к «Специальной военной операции» на Украине… Они как услышали «Мариуполь», так это было сразу подозрительно из-за Азова. Забрали телефон, проверяли всё. Ребята думали, что водитель уже уехал и просто выкинул их вещи. Но с водителем повезло, он их дождался. На грузинской границе услышали «Мариуполь», печать в паспорт и счастливого пути. Он думал, что всё, теперь дальше, но там снова лавина. Ночевали в машине, было холодно, и только тогда он смог добраться до Тбилиси. Там друг мужа помог ему, через два дня был самолёт на Берлин, оттуда в Баварию в Нюрнберг, у него друг уже здесь был. 12 мая он приехал в Нюрнберг, переночевал в Цирндорфе. Мест в Баварии не было, и его собирались отправить в Тюрингию. Через знакомых он обратился к волонтёрам, нет ли где места. Оставалась последняя надежда, что кто-то из частников возьмёт к себе и пропишет, и так нашёл возможность остаться в Эрлангене.

Мы выехали из Крыма 17 июля. Я просто не могла больше выдержать всё это, без сына, без мамы и сестры. Нам помогли волонтёры, я думала, это наши, а это русские оказались, оплатили нам весь путь, сами маршрут составляли. Сначала мы автобусом до Ростова, потом поездом до Москвы, потом помогли на автобус в Ригу сесть. Мы в Риге 4 дня пробыли, паром был только 25. Латыши вообще молодцы, везде помогали, нам бесплатно жильё предоставили. На пароме до Травемюнде, дальше до Гамбурга, а потом в Эрланген. Сначала нам нужно было в Цирндорф, откуда нас в лагерь в Фюрт переправили. Я когда увидела этот лагерь, мне стало плохо, это был вроде как бывший торговый центр, туалеты на улице, кормят один раз в день. Желудок у меня разболелся, у меня перед войной ковид был, я есть не могла. Спасибо всё-равно всем, кто помогал там. Морально тяжело было. Двери не закрываются, нельзя было даже вещи оставить, воровали всё. И потом сын поговорил с хозяином квратиры, и вот мы втроём у него, маленькая комнатка, но мы вместе.

Я не знаю, смогу ли когда-нибудь вернуться в Мариуполь. Тут не только война, это больше даже раскол между людьми. Нам потом рассказывали про запах от трупов, который шёл от разбомбленного театра. Сейчас там бетоном всё залили. Тот, кто не был в Мариуполе, тот, кто не пережил это, тот не понимает. Нам говорят, а что вы не ушли. Они не понимают, что мы просто не могли, там был просто ад. Тишина продолжалась всего три минуты, а потом снова бомбы. Сколько же в городе этого «Азова» должно было быть, чтобы скинуть на Мариуполь столько бомб, всё просто уничтожили. Когда я смотрю на оставшихся людей, я не понимаю, то ли они боятся, то ли они с ума сошли, что они там делают.

А потом: как всё это восстановить? Свекровь говорит, мол, русские всё сделают. Я русских с другой стороны увидела и рада, что нашла защиту в Германии. Кто мне всё вернёт, квартиру, машину, работу, не говоря уже о фотографиях, детских фотографиях моего сына, я так дорожила ими.

Записано 7 октября 2022 года