Украина проиграла пропагандистскую войну России, в первую очередь на Донбасе, там уже много лет заявляли о приходе «Новой России», продавали газеты, предлагали паспорта… С 2014 года там идёт война.
Мы тоже не верили, что война начнётся. Только когда дочь позвонила и попросила взять в поликлинике рецепт на инсулин для внучки, а там уже половины врачей не было, беременная женщина тоже ждала инсулина, сказали, мол, ждите, я спустилась в коридор на первый этаж, и тут вдруг раздался взрыв, темно, как в тумане, куда бежать, на улице хаос, на машине сверху только обломки, даже не понятно было, какого она цвета, везде крики, тут и там людей нужно было спасать, водитель лежит, все вокруг него только стоят, крови нет, я бегу дальше, на пути стоит мужчина, полностью не понимающий, что происходит, на земле лежит женщина, полголовы нет, одному мужчине оторвало руку, одно тело покрыто уже, у меня истерика начинается, кто-то пытается успокоить меня. И тут муж навстречу идёт…
За женой только чёрный дым, и видно, что катастрофа случилась.
У нас и до этого уже были проблемы с обеспечением, мы воды и продуктов набрали, но никто не верил, что нам всё это придётся оставить. Мы надеялись, что это всё недолго будет, друзья говорили, что только пару дней и всё. Мы смогли выдержать ещё пару дней. В большинстве магазинов принимали только наличные, только одна сеть магазинов принимала ещё карточки, потом всё больше и больше магазинов стали закрываться, незадолго до нашего выезда и в последний день закрылись все магазины.
Мы в девятиэтажке жили, сейчас она почти полностью разрушена. После 24 февраля вдруг стало тихо, почти не было прилётов, очень обманывающая тишина. Поэтому многие думали, что можно будет и дальше здесь остаться. Даже газ ещё был, из деревень молоко привозили, и мы делали из него дома творог.
Но потом одна только мысль: только бы бомбы на нас не сбрасывали. А потом попадание было в резервуар с водой. Потом отопление пропало. Бомбоубежища были далеко, некоторые даже полностью переехали туда, со всеми вещами, а мы остались.
Документы у нас все были наготове, у большинства людей было и всё необходимое для срочного выезда подготовлено, в любом случае мы думали, что останемся вдали только несколько дней, меньше месяца, я просто не могла себе представить всё это. Я сразу плакать начинала, мы хотели сразу снова вернуться домой. Мы знали, что людей эвакуировали. Мы даже сами помогали другим и отдавали вещи, потому что не думали, что самим нужно будет бежать.
И вот ещё другая история, моя старшая дочь живёт в Чехии, а её 16-летний сын остался в оккупации в ДНР, так ей пришлось взятки давать, чтобы через Россию туда въехать, забрать оттуда сына и обратно через Россию бежать. Внук с зятем там несколько недель в погребе сидели, даже хлеба не было. Он когда снова хлеб увидел, то целовал его от счастья.
Столько людей бежало, беременные, старики, дети, всегда страшно было, что бомбить начнут. Нас успокаивали и эвакуировали на автобусах. Один из друзей хотел остаться. Но в ночь с 12 на 13 марта начался ад, и мы уехали. Везде жуткие дыры от снарядов в домах, в которых ещё пару дней назад жили люди.
Я всё ещё была под впечатлением от трупов, один из них был мой начальник, как я потом узнала, учительница, много медсестёр было ранено осколками.
По пути было много объездов, мы даже видели войска, которые стояли друг против друга. Доехали до Покровска на автобусе, где мы пробыли два дня в тишине, а когда дочь в сводке прочитала что и тут будет неспокойно, мы решили поехать дальше на поезде до Днепра. Дочь с семьёй тоже выехала, но на машине. И в этот день был обстрел. Осколки от снаряда разбили окна квартиры, из которой мы все только выехали. И так мы 15 марта приехали в Днепр, а оттуда на Львов.
Поезд был битком, люди стояли и сидели на полу, от Днепра мы на поезде дальше в Львов. Нас там хорошо снабжали всем необходимым. Каждые 15 минут приходили волонтёры и предлагали помощь. Мы долго ждали на вокзале, прежде чем смогли дальше в Польшу в Пшемысль поехать, снова переполненные поезда и так до Вроцлова. Поляки были молодцы, они нас прямо-таки заставляли пить и есть. Нам вообще не надо было ни о чём беспокоиться, поезд, мол, без нас не уедет… Оттуда через Франкфурт на Одере в Берлин. Но мы толком и не знали, что вообще происходит, мы словно испуганные дети были.
В Покровске из автобуса вышел мужчина и никак не мог понять, где он, и как дальше. Куда мне? Он был таким беспомощным. Я часто думаю о том, где вот он сейчас. Мы в любом случае знали, куда нам ехать, потому что в Герцогенаурахе младшая дочь мужа живёт. Но все эти люди, у которых на Западе вообще никого нет… В Берлине всё было очень хорошо организовано, там нас спросили куда, хотим ли мы в Берлине остаться или нет, нужна ли какая помощь, еда или напитки, показали, где можно было поспать, мы там и переночевали, нашли уголок в ночь с 17 на 18 марта. Мы из Берлина поехали в Нюрнберг, на вокзале в Берлине ещё нам сказали, что нас, мол, встретят волонтёры там и всё подскажут. Но на вокзале в Нюрнберге не было никого, в отличие от Берлина, где было полно волонтёров. Мы очевидно слишком рано приехали, было раннее утро. Встретили там, в конце концов, какого-то парня, который по-русски пару слов говорил, он нам объяснил, что волонтёры только в 8 подходят, вечера или утра, он нам объяснить не мог. У меня телефон ещё не работал, немецкого номера не было пока. Дочка мужа нас только на следующий день ждала, но она, конечно, нас сразу забрала.
Но некоторые всё ещё хотели остаться в Угледаре, они на улице на костре готовили. Я недавно с женщиной разговаривала, она говорит, муж погиб, останусь здесь с ним. Куда мне? До сих пор погибших в садах хоронят, дорога на кладбище слишком опасна. Они живут там тем, что им привозят. Просто представить себе не могу, как они там живут, дом наш на половину разрушен. Я туда денег отправляю, чтобы хоть немного помочь. А что людям зимой делать? Угледар пока ещё украинский.
Моя дочка выехала в Польшу, она недалеко от Данцига разместилась в Мальборке, у них всё хорошо.
Мои родители во время войны тут были, в Германии, отец попал в плен, мать была на принудительных работах. Отец из Башкирии, 21 июня его забрали, ему 19 лет было, он два месяца на фронте был, даже присягу не успел дать, попал в плен, американцы его потом освободили. Маму одна семья выбрала служанкой, жилось ей неплохо, потом американцы пришли. Тут ей нужно было выбирать: оставаться здесь или возвращаться домой. У неё очень хорошие отношения были с хозяйкой, её как родную дочь приняли, но тянуло домой. Семье на родине со всеми детьми было, конечно, тяжелее. «Немецкая» мама очень хотела, чтобы мама осталась, она даже хозяйство своё хотела ей оставить, но та домой хотела. Она старшей из 10 детей была. Рассказывала, что как-то немцы, ещё дома, в дом зашли и хотели корову забрать, вывели её из сеней, но потом увидели семью со всеми детьми и поняли, что не выжить им без коровы. Так и оставили её им. Отца потом обратно в Башкирию не отправили, а в качестве наказания отправили в Донбас. И мама тоже только по-русски говорила.
А мой отец армянин из Грузии, мама – украинка, вот и у нас тоже вся семья всегда говорила по-русски. А сейчас мы с удовольствием говорим по-украински.
Для меня поначалу здесь было очень сложно, я ведь всегда работала. А тут я никого не понимаю, я никогда иностранные языки не учила, немного армянский и азербайджанский. Но сейчас я уже чувствую себя здесь как дома, там уже жизни нет. У нас там было три шахты, две сейчас затоплены, даже если война завтра закончится, их уже не восстановить. Квартиру мы свою такой уютной сделали, а сейчас – окон нет. Но мне нужно перевернуть эту страницу, самое главное, что мы живы, радуемся солнцу, лесу, птицам, а по началу я постоянно плакала. Мой брат всё ещё там, голодает, проблем много, но я не могу изменить ничего, хорошо, что дочь нормально устроилась в Польше. И всё равно постоянно скучаю, хочется посмотреть, что осталось от нашего города.
2014 у нас полгода не было воды из-под крана вообще. Во дворах стояли вагонетки с шахты с технической водой. Питьевую воду мы покупали. Но сама война была от нас далеко, мы видели только танки, которые проезжали мимо нас, построили новую площадку для посадки вертолётов. Мы думали, что её бомбить будут, а бомбы падали на поликлинику.
Жуть, что и в Германии многие верят российской пропаганде, что Украину «освобождают», что она, мол, и так часть России.
Мы, кстати, все говорили по-русски, хотя в России утверждали другое. А сейчас русский стал ядовитым.
Записано 28 августа 2022 года