23 февраля мы хотели отметить 80-летие моей мамы. Привели квартиру в порядок, закупились, старший сын пришёл поздравить. Хотели, чтобы как можно больше родственников пришло к нам, как-будто предчувствовали, что что-то случится. Мой муж был из-за возможного нападения уже две недели как на казарменном положении. Мы с младшим сыном были дома одни.
На следующее утро, где-то в 5.30, нас разбудили грохочущие взрывы со всех сторон. Ещё только расцветало 24 февраля, и я на ощуть пошла в комнату сына. Но он уже встал и стоял у открытого окна. Я спросила, что случилось. Но он только головой мотал, мол, не знаю. Мы оба просто не поняли, что что-то случилось. Везде сработали сигнализации на машинах, в домах тоже стали включать свет, голуби и вороны полетели, целые стаи птиц, а мы всё ещё не могли понять, что происходит. Мы стали звонить мужу. Он говорит: «Началось. Война. Россия напала на нас. Включайте телевизор.» Мы побежали через всю квартиру. По всем каналам одни и те же новости, но мы всё ещё никак понять не можем. Очевидно бомбили военный аэропорт в Гостомеле и заслали парашютистов. Я позвонила маме, она тоже проснулась от взрывов.
И началось. По телевизору нам показывают, что россияне из Белоруссии идут на Чернигов. Значит, через три часа они могут быть в Киеве. Белоруссия уже давно была по-вражески настроена к нам. Каждые полчаса теперь были слышны взрывы. Сначала мы были в шоке, потом привыкли к этому и наблюдали направление траекторий вражеского оружия и нашей защиты. Мы привыкли к этому почти также, как здесь привыкли наслаждаться тишиной.
В нашем доме нет бомбоубежища, очень опасно из-за всех труб в подвале. Но и в соседней школе было опасно. Некоторые бомбоубежища были, конечно, оборудованы какими-то туалетами и душами. В это время на окраине Киева уже подходили российские танки. Всё произошло так быстро.
С начала года хоть и готовились к нападению, но никто не верил, что Россия на самом деле нападёт на нас. На Востоке да, но не в Киеве… В школах были пробные сирены, но никто их особо всерьёз не воспринимал. А потом вдруг началось с нами всё то, что из рассказов бабушки знали: ни хлеба, ни молока…
Нам потребовалось несколько дней, чтобы всё понять. И тогда мы думали, что до 8 марта всё закончится, ну может, самое позднее к 1 мая… Недалеко от нашего дома находится военкомат. Там образовались целые очереди добровольцев, потом уже людей регистрировали в самой школе. Потом в середине марта выхода не было, надо выезжать! В соседнем доме горело всё меньше и меньше окон, в нашем осталось четыре семьи. Оставались только те, кто не мог выехать. Как на демонстрацию, колоннами мужчины шли на защиту Украины, в военкоматах были огромные очереди из желающих примкнуть к армии.
Мы пошли в школу и стали спрашивать, чем можем помочь. Нам говорят, что бутылки нужны, скотч, полотенца, тряпки. Мы пошли собирать бутылки по контейнерам и мусорным бакам, приносили всё к месту сбора, где «мешали» «коктейли Молотова». Мы их называли «смузи Бандеры». При этом я и не знала практически ничего об этом Бандере, он меня просто никогда не интересовал. Я ведь любила русскую литературу. Учитель литературы мне всегда говорила: «Светочка, рот закрой!», т.к. я от восхищения всегда с открытым ртом на уроке сидела, особенно, когда Пушкина учили. Но уж если россияне всех нас без разбору бандеровцами назвали, то пусть получат «своего» Бандеру обратно.
Мы мешали «коктейли Молотова», приносили пироги ребятам, руки просто покрылись коркой от бензина и холода, ведь работать в перчатках было неудобно. Нам показали, как бутылки нужно кидать. А мы ведь – женщины, всё пытались из-за спины через плечо бросить, а это неправильно. Их нужно сбоку по-дальше от себя бросать, ведь они же горят, иначе волосы себе подожжём. Даже наши местные закадычные алкоголики приносили бутылки. А когда тряпок не осталось, стали одежду свою приносить. В шкафу на любимую блузку наткнулась от Виктория Сикрет. Колебалась, ну может, секунду. А куда мне теперь в ней. Взяла с собой, разорвала на полоски и в бутылки.
Как-то дроны у школы заметили, пошла стрельба, к счастью, без жертв. Везде сразу появились снайперы, которые предупреждали нас о российских шпионах, помечающих дома для обстрела. Даже открыли «горячую линию», чтобы проверять, кто это на самом деле был, наши или россияне. Однажды перед нашей дверью вдруг стоит мужчина с оружием, мы жутко перепугались. Окна в квартире мы заклеили скотчем, на одном из них был как бы красный крест, а многие подумали, что дом «помечен». Вот и пришли проверять. Мы сразу красный скотч удалили, а военный оказался нашим, он только проверял и хотел предупредить нас.
Вообще невероятно, сколько мужчин в добровольцы приходило записываться. Это напомнило мне, как в Советском Союзе в очередь на дефицит вставали. Столько семей прощалось у нас на глазах. Сейчас уже всё налажено. Моему младшему сыну 21 год, он ещё в резерве, пока его не призывают.
Владимир я знаю, мы проездом были в нём несколько лет назад, когда брат мужа женился, вот на свадьбу через него и ехали. Золотые ворота помню. А вот в феврале мой муж на защите Киева с нашей стороны стоял, а брат перед Киевом с российской. Они же неразлучные были. А с 2014 года ни словом больше не обмолвились.
Мы живём у леса. Деревья горели там от всех этих бомб, на работу мы уже не ходили. Делать уже ничего не могли, я даже дома не могла убираться, была словно зомби. Так я начала рисовать. Мне муж до войны набор для рисования подарил, вот и пригодился тогда. Раз по десять по ночам вставали, не могли успокоиться, снова засыпали, всегда одетыми, пару коротких часов в холодной квартире. Телевизор у нас всегда был включён.
Как-то муж позвонил и говорит, мол в коридор быстро: «Сейчас бомбить будут!» В доме только четыре человека осталось. В сумке в коридоре всё, что нужно. Вот и бегали туда – сюда из квартиры в коридор и обратно. Потом на очереди были Буча и Ирпень. Муж говорит: «Быстро уходите, возьми всё, что надо, и уходите». У нас до Ирпеня на маршрутке 15 минут, как от Фюрта до Нюрнберга. Небо всю ночь полыхало, а утром стал гореть лес. В марте уже раньше светать стало, я сидела на балконе, разговаривала с мужем, потом с подругой, а она говорит «У вас всё в дыму!» И на самом деле попали в заправку, та стала гореть, три дня пожар был. Я всё это с балкона видела, и ситуация становилась всё хуже и хуже. 17 марта старшему сыну 35 исполнилось. Он ещё до войны ногу сломал, очень сложный перелом, который нужно было сейчас как раз снова оперировать, но в больницу его уже не брали, все койки для раненых были. И вот они с семьёй поехали во Львов, там менее опасно. Там его и прооперировали ещё раз.
Самым страшным для меня было то, что я не могла спать. Час-два подремлешь и всё. Здесь в Эрлангене я сначала постоянно спала. Уже по дороге сюда я никак не могла проснуться.
Наш дом постоянно дрожал от взрывов, потом начинался вой, как-будто целый эскадрон бомбардировщиков пролетал над нами. И на самом деле одна из ракет полетела в сторону маминого дома, и оттуда пошёл дым в виде гриба. Я быстрее стала звонить ей, и она, к счастью, сразу к телефону подошла. Ракета попала во двор между домами, школой и детским садом. Шесть домов, школа и детский сад пострадали, в кирпичных домах обрушились торцевые стены, вылетели окна, разбило балконы и фасады. В школе тоже одна стена, окна и часть территории пострадали, в детском саду вылетели все окна. В домах, стоящих рядом, повырывало из петель окна и балконы, много окон домов и магазинов разбито. Дым подымался над этим всем и был пожар.
Днём везде были очереди. В магазинах продуктов было очень мало и хлеб выдавали по два батона на одного покупателя, некоторые из-за паники хотели больше. Но всё было как-то цивилизованно. У нас самих дома было достаточно еды, готовились ведь к юбилею мамы, покупать по началу не надо было ничего. Но через неделю и мои запасы закончились, даже зимние заготовки подъели. В магазинах продавали запасы мяса, которые на случай войны хранили, просто огромные замороженные куски разрубали. Даже я купила мясо, хотя особо его не ем. Но в городе была паника, Киев со всех сторон заблокировали. Некоторые районы города выглядели ещё более-менее, а у нас был кошмар. Некоторые магазины были совсем закрыты, потому что у них просто ничего больше не было. В ночь с 18 на 19 марта начался жуткий обстрел. Торфяники рядом с нами и мусорная свалка загорелись, огонь полыхал днями и ночами, нам было страшно, что россияне стали применять химическое оружие. Пошла жуткая вонь, везде была сажа, нам стало так страшно, что Чернобыль повторится, я просто не могла больше дышать. И муж не мог мне помочь. Мне стало так страшно, что я просто задохнусь. Я уже когда короной болела, не могла нормально дышать, а тут весь этот дым, это было ещё хуже. Мы побежали на 16 этаж, там воздух должен был быть лучше, но я и там не могла дышать. Пальцы посинели, я почти сознание потеряла, сын вызвал скорую, она быстро приехала и стала проверять насыщаемость кислородом. Кислород в порядке, а я не могу больше. Всем было плохо, а я просто больше не могла. Это моя психика больше не выдержала. Мне дали успокоительное, и муж говорит тогда: «Тебе нужно уезжать, если такое повторится, то ты не выживешь. Едь к моим родителям на Западную Украину.» Здесь в Эрлангене у меня уже много лет подруга живёт, она меня с самого начала войны к себе звала. И вот как раз в ту ночь снова пишет, мол, приезжай, есть ещё две комнаты здесь в общежитии. Я вообще не собиралась уезжать, только тогда уже муж настоял и сказал, чтобы я и маму с собой взяла. «В следующий раз ты точно задохнёшься, а скорая не всегда может так быстро приехать, если вообще ещё приедет.»
Я была всё ещё под воздействием успокоительных, вот и согласилась. Я как в трансе была. «Возьми лучше воду и орехи, а не фен…» Я практически не реагировала. Муж – военный, он всё удивлялся, что я так спокойно реагирую на взрывы. А меня как обухом по голове. Он нас в машину посадил, повёз на вокзал. Мы едем на вокзал, проезжаем мимо телебашни, спортивной школы, всё выгорело… Там шесть человек погибло. Даже станции метро разбомблены, на вокзале окна были забиты фанерой, свет тусклый, приглушённый, чтобы не привлекать внимание вражеского огня. Нашей целью было Ровно в Западной Украине, там родители его живут. На вокзале читаем объявление, что через 15 минут с первой платформы поезд эвакуационный идёт. Муж говорит, мол, давай, едь. Я соглашусь, но только при условии, что он младшего сына к себе возьмёт. И вот мы стоим, а муж уговаривает: «Едь в Хельм, а не в Ровно. Не оставайся в Украине. Через месяц мы их всех выгоним, садись!» Но все места заняты, нас в последний вагон отправляют, но и там битком. Только в предпоследнем есть ещё места для нас с мамой, и нам так повезло, что в одном купе два места для нас. В поезде темнота. Мы даже и попрощаться не можем, мужа только быстро обняла, сыну руку из окна протянула…
Мы ещё где-то час стояли на платформе, дорога перекрыта была. Муж с сыном уже уехали, а мы отправились где-то часов в восемь вечера, вчетвером в купе. Я проспала всю ночь, аж восемь часов от Киева до Житомира, пока не расцвело. Двух мужчин сняли с поезда, они видимо хотели откосить от призыва.
Когда мы приехали в Германию, у нас были полные сумки еды, а тут ещё и немцы с пакетами, полными еды и напитков. У некоторых женщин истерики начинались, нервы не выдерживали. И все говорили нам: «Битте-битте!» Я уже не могла есть, но остальные много ели, это, конечно, в первую очередь из-за стресса было. Нам даже медикаменты предлагали, мы даже и отказаться не могли, глядя на такую готовность помочь. «Нам все помогают,» – сказала мама, – «и они когда-то нашими врагами были…»
Столько добровольцев, они нас всех обнимали. Мы бы наверное в Польше остались, если бы не подруга в Германии. И вот с двумя полными сумками бутербродов, зубной пасты, шампуней мы приехали в Эрланген, там нас Людмила встретила на вокзале и привезла в общежитие.
Но вернусь к Киевской зиме. Потом я узнала, что магазин рядом с домом обстреляли. Хорошо, что мы уже уехали. Это была группа российских диверсантов. Везде противотанковые заграждения. Кто пароль не знает, тот дальше не пройдёт. Например, нужно было знать, как раньше называлась станция метро, которую недавно переименовали. Один раз мужчина какой-то появился подозрительный. Я спряталась между баками. У меня сердце билось так сильно, что я сама его слышала. Патруль грозил оружием, потом его отвезли куда-то. Или в другой раз, говорят, русские вошли. Но на деле наши оказались. Ух, отбой. Много было таких запутанных ситуаций. Я теперь по звуку все снаряды могу различать.
У меня у мужа проблемы с щитовидкой, запас медикаментов остался только на один день. Мосты взорваны, он никак не мог получить лекарства, а я тоже не могла приехать, метро не ходило больше. И вот я таблетки его все взяла, всё что было, на три месяца, и пошла пешком через Киев, далеко, полтора часа идти. На автобусе за полчаса бы доехала, но ведь не ходило ничего. И вот бегу по Киеву и вижу, что везде стреляют, на встречу машина, спрашивают, куда. Взяли меня, подвезли немного, последний отрезок дальше пешком иду. И вот вижу огромную колонну военных машин, в одной из них мой муж, уставший такой.
На обратном пути увидела терроборну, и вдруг вижу стоит она, бутылка с «коктейлем Молотова», а из неё моя любимая блузка торчит. И так я обрадовалась, вот он, мой вклад в защиту Родины!
Мы с мамой очень сильно скучаем по дому и возвращаемся обратно. А Эрланген стал нам вторым домом, мы тут не только в безопасности, но нас ещё и принимали везде как своих.
Записано 31 июля 2022 года